Коллекцию музеев Петергофа пополнят уникальные предметы, принадлежащие семье Бенуа. Новости. Первый канал
Коллекцию музеев Петергофа пополнят уникальные предметы, принадлежащие семье Бенуа. Новости. Первый канал- Выпуски
- Все новости
Хотите получать уведомления от сайта «Первого канала»?
Большое событие для российской культуры. В страну вернулись больше 400 уникальных предметов, принадлежащих легендарной семье Бенуа. Коллекцию музеев Петергофа пополнят редкие фотографии, картины и документы, проливающие свет на неизвестный период жизни одного из самых ярких представителей династии музыкантов, архитекторов и художников Николая Бенуа.
Среди реликвий смокинг сценографа миланского театра «Ла Скала». Долгое время экспонаты находились в Италии у коллекционера Пьетро Питтаро. И вот сегодня исторические ценности были переданы России. Широкой публике их представят уже этой осенью.
П. Питтаро: «Ранее я уже передал некоторые предметы музеям как в Москве, так и в Санкт-Петербурге.
Мною руководила единственная мысль — вещи должны возвращаться домой, это правильно. Поэтому из Италии они вернулись на родину Бенуа, в Россию. Я поднимаю этот бокал за вас, за ваше здоровье в эти непростые времена. Будем надеяться, что культурное сотрудничество возобновится в полном объеме как прежде. Поскольку мир живет не только деловыми контактами, но развивается в первую очередь благодаря культуре. Приветствую и обнимаю всех вас от имени художников Италии! Приветствую весь русский народ!»
Напомним, в 2016 году во время встречи Владимира Путина с российскими и иностранными деятелями культуры коллекционер лично передал в дар Петергофу мольберт и рисунки Александра и Николая Бенуа.
КультураИсторияИскусствоСанкт-ПетербургЛенинградская область
Читайте также:
В Россию вернулись больше 400 уникальных предметов, принадлежащих семье Бенуа
В MMоMA открылась выставка работ представителей иностранных дипломатических миссий
В Крыму открыли Академию творческих индустрий «Меганом»
В Нижнем Новгороде работает первый в России центр реставрации ценных книг
В Гатчинском дворце завершена реставрация Императорской домовой церкви
В Москве простились с Эдуардом Сагалаевым, одним из тех, кто определял облик телеэфира
Сегодня исполняется 90 лет со дня рождения человека-эпохи, поэта Андрея Вознесенского
Подвиги героев Великой Отечественной увековечены в кино.
Фильм «Семнадцать мгновений весны»Подвиги героев Великой Отечественной увековечены в кино. Фильм «Майор Вихрь»
Подвиги героев Великой Отечественной увековечены в кино. Фильм «А зори здесь тихие…»
Режиссеру фильмов «Тени исчезают в полдень» и «Вечный зов» Валерию Ускову исполнилось 90 лет
90 лет Валерию Ускову, снимавшему шедевры вместе с братом Владимиром Крансопольским
Музей к 100-летию спортивного общества «Динамо» станет местом силы для будущих звезд
В России в этом году предлагается еще один формат проведения «Бессмертного полка»
В Москве открылся музей в честь 100-летия легендарного спортивного общества «Динамо»
ПРЯМОЙ ЭФИР
Интервью с Ильей Кабаковым — Афиша Daily
В возрасте 89 лет скончался Илья Кабаков, легенда московского концептуализма и один из самых известных в мире российских художников. Вспоминаем интервью, которое он дал «Афише» 10 лет назад.
— Вы мечтали быть художником?
— Никакого особенного желания быть художником у меня не было, я рисовал — как абсолютно любые дети, но голоса судьбы «Ты будешь художником» я не слышал.
Все произошло совершенно случайно. Во время эвакуации мы жили с мамой в Самарканде, отец ушел на фронт, а я учился в узбекской школе. И вот однажды после уроков мой соученик, чуть старше меня, спросил, не хочу ли я посмотреть голых женщин. Я, конечно, сказал, что хочу. Мне было тогда семь лет. И вот мы с ним вышли из школы, перешли через дорогу, перелезли через забор и через окно залезли в какое‑то большое четырехэтажное здание. И в темнеющем уже воздухе мы увидели огромное количество голых женщин. Это были нарисованные изображения натурщиц. Мы залезли в помещение, которое занимала ленинградская Академия художеств, эвакуированная в Самарканд, и это были работы студентов. Мой друг принялся страстно их рассматривать, но вдруг вскрикнул и с огромной скоростью исчез в окне, бросив меня на произвол судьбы. Оставшись один в этом темном коридоре, я вдруг увидел, как в конце коридора появилась огромная птица, которая на очень тонких лапках продвигалась в мою сторону. Я страшно испугался. Птица предстала передо мной в образе невероятно страшной старухи, которая спросила меня: «Что ты тут делаешь?» Я ответил, что смотрю картины.
«И они тебе н-н-нра-а-авятся?» На это я, как обычно, ответил по ситуации: «Конечно, нравятся!» «А ты сам рисуешь?» — «Конечно, — говорю, — рисую». — «У нас завтра будет прием в художественную школу, приноси свои рисунки, мы их посмотрим». После этого старуха выпустила меня через дверь, и я оказался на свободе. Но разговор запал мне в душу. Я рассказал о нем маме, мама посоветовалась с каким‑то своим сослуживцем и сказала, чтобы я с утра пошел в эту школу. У меня, конечно, никаких рисунков не было.
Я вырвал из тетради три страницы в клетку, на одной изобразил танки в большом количестве, на другой — самолеты, а на третьей — конницу.
Поперек всего этого я расписался красным карандашом. С этими тремя изображениями я отправился в то здание и нашел там приемную комиссию из трех человек: директора школы, этой «птицы», которая оказалась добрейшим существом, и еще одного педагога. Они посмеялись над моими рисунками и сказали, что я принят в художественную школу. Таким образом я оказался на лестнице — или, лучше сказать, на эскалаторе этой карьеры, которая должна была привести меня к художникам.
Конечно, это все выглядит очень случайным, но, с другой стороны, я в этом вижу голос судьбы. В основе искусства лежит страх, который я испытал, а птица — это символ творчества во фрейдизме. Ну и наконец, голые женщины, которые стоят у истоков изобразительного искусства.
— Ну а когда вы уже учились, вам хотелось рисовать огромные полотна в стиле соцреализма, как было принято в то время?
— Ничего абсолютно мне не хотелось. Дело в том, что никаких художественных талантов у меня не обнаружилось: я не чувствовал ни цвета, ни колорита, ни пропорций — я оказался в этой профессии бастардом. Никакой особой радости по поводу того, что я попал в художественную школу, у меня не было, но у меня было пламенное желание, чтобы меня не вышвырнули, — видимо, это была какая‑то врожденная любовь к институции. Уйти из институции, провалиться куда‑то за край — это было для меня смерти подобно. Это было невероятное мучение, тоска и скука выживания.
— Как же случилось ваше знакомство с неофициальным искусством?
— К огромному счастью, это происходило, уже когда этот Людоед умер и началось то, что называется, «вегетарианское» время: появилась возможность жить частной жизнью.
В сталинское время был контроль за всем, что делает художник. Комиссии залезали в мастерские и отворачивали холсты. В хрущевское и брежневское время то, что ты говоришь у себя на кухне и делаешь в своей мастерской, уже никого не интересовало. Прекрасные времена. В Москве примерно к 1957 году возник совершенно изумительный подпольный, подземный, подасфальтовый мир неофициального искусства. Там были художники, поэты, писатели, домашние богословы, композиторы.
У этих людей не было ни выставок, ни критики, ни галерей, ни продаж. Это была жизнь в «бомбоубежище».
В бомбоубежище, вы знаете, все дружны, каждый делится — кто бутербродом, кто яблоком, все загнаны в одну ситуацию, поэтому уважают и понимают друг друга. Когда же дверь «бомбоубежища» открылась, примерно в 1987 году, у каждого оказалась своя судьба.
— Когда вы уехали за границу и перестали носить эту советскую маску, вы почувствовали облегчение?
— Все это время я прекрасно понимал, что за чертой нашего «котлована» находится человеческая жизнь, где идет художественный процесс, который не прекращается с зарождения европейской цивилизации.
Вера в арт-мир все время маячила в образе прекрасной дамы, до которой никогда не дотронешься. Когда я выехал, то встретил тех, о ком мечтал. Это напоминает сказку Андерсена о гадком утенке. «Лебеди» действительно существовали. Я застал самый прекрасный период в жизни западного мира искусства — с конца 1980-х до 2000 года. Это был чистый, незамутненный расцвет музейного и выставочного дела в Европе и Америке. Я попал к своим. Счастлив я был безмерно — как музыкант, который переезжает из одного концертного зала в другой и везде дает концерты. Кроме того, было большое внимание и любопытство к тому, что выехало из этой «Северной Кореи», и на этом любопытстве мной было сделано много выставок. Я был Синдбадом-мореходом, который должен был рассказать Западу про эту страшную яму, из которой я смог принести какие‑то сигналы и рассказы.
Я думал, что этой злости, отчаяния и тоски мне хватит на всю мою жизнь, но так вышло, что вывезенный мной с родины «бидон» очистился, и теперь мне больше нечего рассказать.
— А не было ли вам обидно, что отношение к вам как к человеку из Советского Союза перекрывает отношение к вам как к художнику?
— Нет-нет, арт-мир был совершенно аполитичен. Тот век, который я застал, был абсолютно ориентирован на искусство. Да я и сам скорее воспринимал советскую власть не политически, а климатически. Чувствуете разницу, да? То есть в этом месте всегда идет дождь и говно, и это вечно будет так. Советская власть воспринималась как вечная климатическая зона мрака и дождя. У меня не было никакого желания протестовать — не высунешься же из окна и не станешь кричать: «Дождь, прекрати!»
— Когда вы вернулись в Россию после эмиграции, почувствовали перемены?
— Во-первых, я не эмигрант. У меня нет ощущения эмиграции, у меня есть ощущение командировки. Это очень важно психологически и очень точно. То же чувство испытывали многие композиторы и музыканты. Я просто очень долго путешествую и показываю в разных местах свои работы.
Но так как я не живу в нашей стране, я не могу вам сказать ни одного слова о том, что там происходит. Вот и все. Про художественное, если вы меня спросите, я что‑нибудь такое пролепечу, а про это — нет.
— Хорошо, расскажите тогда, как вам впервые пришла в голову идея тотальной инсталляции.
— Она мне пришла в голову еще в Москве, в 1984–1985 годах, когда я уже проектировал разные инсталляции, которые нельзя было сделать в Москве. Как только я выехал, там это стало возможно… Вот видите, я про Запад всегда инстинктивно говорю «там», хотя, конечно же, это «здесь». Да, я остаюсь, конечно, тем же самым человеком: я же до 50 лет прожил здесь, в Советском Союзе, а там я работаю. Очень смешно все это. Я принадлежу к тому типу, который ни там ни здесь. Сегодня огромное количество подобных существ.
— Ну да, интернационализм.
— Нет, извините, я скажу нет. Потому что весь материал, из которого ты соткан, — это то место, где ты родился и прожил.
Советские сделали ошибку, допустив в Советский Союз огромное количество материалов западной культуры, ведь считалось, что советский человек наследует всю мировую культуру. Надо было отгородиться, как нацисты сделали, но в СССР в музеях показывали западное искусство, а в консерваториях исполняли западную музыку. Библиотеки, благодаря Луначарскому, Горькому и Зиновьеву, были наполнены лучшими переводами западной литературы. Так что зазаборный, заграничный контекст всегда существовал.
Педагоги говорили нам: «Тебе уже 18 лет, а ты еще ничего не сделал, а Рафаэль в этом возрасте нарисовал „Мадонну Солли“».
Так что место моего рождения инстинктивно связано с Западом, и, говоря «там» и «здесь», ты всегда как бы сидишь на двух стульях. Сегодня, думаю, многие это понимают.
— Для детей такое было, наверное, почти непосильно.
— Непосильно, потому что окружающая действительность — это было тоскливое свинское одичание. Контраст между этими оазисами — Пушкинским музеем, Третьяковкой, консерваторией, несколькими библиотеками — и той повседневной одичалостью, которую представляла собой советская жизнь, давал благотворную почву для художественной работы.
— Но многие иностранцы восхищались советской культурой.
— Это то же самое, как если я бы поехал на Кубу и смотрел на кубинских художников. Надо отличать туристический взгляд от реальности. И Горький, знаете, тоже ездил на Соловки и там посещал тюрьмы — это все туризм.
Турист всегда смотрит с интересом, даже если ему показывают гильотину.
— Скажите, вы ироничный человек?
— Нельзя было жить в Советском Союзе и не дистанцироваться от общего одичания. Ирония — это была дистанция. Читая книги, ты смотрел на окружающее с точки зрения прочитанного. К этому могло быть разное отношение — либо этнографическое, когда ты чувствовал себя посланцем английского географического клуба в Африке, который смотрит на жизнь людоедов, либо гневное отношение: «За что мне такая собачья жизнь?» Это отчаяние. И еще было третье — ощущение себя «маленьким человечком» Гоголя. Несмотря на то что тебя давят, у тебя есть твои идеалы, шинель, твое пищащее самосознание.
С одной стороны, ты наблюдатель, с другой стороны, ты пациент.
То, чего теперешнее поколение, считай, не знает, — это безумный страх, что тебя выдернут, ударят, посадят.
Этот страх трудно сегодня описать. Я не буду углубляться.
— Но вы сказали, что, когда вступили во взрослую художественную жизнь, были уже более легкие времена.
— Разницы между истреблением и ожиданием истребления почти не существует. Такого истребления, как при Людоеде, не было, но было ожидание. За то, что мы делали неофициальные выставки за границей, каждый раз нас вызывали и лишали работы. Слово «оттепель» означает тот же мороз, только с грязью.
— Вы в своих интервью не раз говорили об интроверсии — о том, что раньше художники были интроверты, а теперь вроде как экстраверты.
— Не то чтобы одни жили раньше, а теперь живут другие. Это как когда фары освещают — то кусты, то помойку. Во время закрытых, изоляционных систем, какой была советская, более успешно сопротивляются ситуации интровертные люди.
В их воображении существует библиотека, в которой они постоянно перелистывают страницы. У них также невероятно развито воображение — это тот ресурс, с которым интроверты ежедневно имеют дело. И наконец, рефлексия: интроверт постоянно оценивает все происходящее с многочисленных точек зрения. Экстраверт — другая порода, он всегда возбуждается и мотивируется внешними обстоятельствами. Сегодня нужно пойти в гости к такому‑то, завтра сделать то, что просят. Мотивы деятельности экстраверта всегда внешние. Он действует автоматически, как лягушка, до которой дотрагиваются. Для интроверта внешние дотрагивания чрезвычайно болезненны и непонятны.
— Вы не очень-то справедливы к современным экстравертам.
— Просто я их совсем не люблю.
Свет любит ее. Рисунок женской фигуры. Минималистичный Нейтральный
Цена: от €18,65
Загрузка
С учетом НДС (где применимо) плюс стоимость доставки
РазмерыВыберите размеры 5 х 7 дюймов (18,65 евро) 8 х 10 дюймов (24,48 евро) 11 х 14 дюймов (30,31 евро) 12 х 16 дюймов (37,31 евро) 16 х 20 дюймов (43,14 евро) 16 х 24 дюйма (46,63 евро) 18 х 24 дюйма (50,13 евро)
Выберите размеры
Количество12345678910
Вы можете сделать предложение только при покупке одного товара
Внесен в список 7 марта 2023 г.
49 избранных
Сообщить об этом элементе в Etsy
Выберите причину… С моим заказом возникла проблемаОн использует мою интеллектуальную собственность без разрешенияЯ не думаю, что это соответствует политике EtsyВыберите причину…
Первое, что вы должны сделать, это связаться с продавцом напрямую.
Если вы уже сделали это, ваш товар не прибыл или не соответствует описанию, вы можете сообщить об этом Etsy, открыв кейс.
Сообщить о проблеме с заказом
Мы очень серьезно относимся к вопросам интеллектуальной собственности, но многие из этих проблем могут быть решены непосредственно заинтересованными сторонами. Мы рекомендуем связаться с продавцом напрямую, чтобы уважительно поделиться своими проблемами.
Если вы хотите подать заявление о нарушении прав, вам необходимо выполнить процедуру, описанную в нашей Политике в отношении авторских прав и интеллектуальной собственности.
Посмотрите, как мы определяем ручную работу, винтаж и расходные материалы
Посмотреть список запрещенных предметов и материалов
Ознакомьтесь с нашей политикой в отношении контента для взрослых
Товар на продажу…не ручная работа
не винтаж (20+ лет)
не принадлежности для рукоделия
запрещены или используют запрещенные материалы
неправильно помечен как содержимое для взрослых
Пожалуйста, выберите причину
Расскажите нам больше о том, как этот элемент нарушает наши правила. Расскажите нам больше о том, как этот элемент нарушает наши правила.
Love Neon Sign Love Neon Sign Led Пара Art Light Sign Led
Загрузка
Распродажа заканчивается через 10 часов
Цена: от €58,50
Изначальная цена: от €78,00 (скидка 25%)
Загрузка
Включены местные налоги (где применимо)
НеононшопЗвездный продавец
Star Sellers имеют выдающийся послужной список в обеспечении отличного обслуживания клиентов — они постоянно получали 5-звездочные отзывы, вовремя отправляли заказы и быстро отвечали на любые полученные сообщения.
Скоро прибудет! Получите его до 5-6 июня, если закажете сегодня
5-6 июняЕсли вы заказываете сегодня, это дата прибытия, которая зависит от времени и местоположения обработки продавцом, времени доставки перевозчиком и вашего адреса доставки. Имейте в виду: задержки перевозчика или размещение заказа в выходные или праздничные дни могут сдвинуть эту дату.
Возвраты принимаются
Основной цветВыберите цвет Синий Зеленый Апельсин Фиолетовый Розовый Красный Светло-синий Холодный белый
Выберите цвет
РазмерыВыберите размеры 20 дюймов (90,00 евро) 15 дюймов (58,50 евро)
Выберите размеры
Вы можете сделать предложение только при покупке одного товара
Продавец звезд.
Этот продавец неизменно получал 5-звездочные отзывы, вовремя отправлял товары и быстро отвечал на все полученные сообщения.
Внесен в список 2 апреля 2023 г.
18 избранных
Сообщить об этом элементе в Etsy
Выберите причину… С моим заказом возникла проблемаОн использует мою интеллектуальную собственность без разрешенияЯ не думаю, что это соответствует политике EtsyВыберите причину…
Первое, что вы должны сделать, это связаться с продавцом напрямую.
Если вы уже сделали это, ваш товар не прибыл или не соответствует описанию, вы можете сообщить об этом Etsy, открыв кейс.
Сообщить о проблеме с заказом
