Сказка Солдат и смерть, Русская народная сказка
Прошло срочное время, отслужил солдат службу королю и стал проситься на родину с родными повидаться. Сначала было король не пускал его, но потом согласился, наделил его златом-серебром и отпустили его на все четыре стороны.
Вот получил солдат отставку и пошел с товарищами прощаться, а товарищи и говорят ему:
— Неужели на простинах не поднесешь, а прежде ведь мы хорошо жили?
Вот солдат и начал подносить своим товарищам; подносил-подносил — глядь, а денег-то осталось у него только пять пятаков.
Вот идет наш солдат. Близко ли, далеко ли, видит: стоит в сторонке кабачок; зашел солдат в кабачок, на копейку выпил, на грош закусил и пошел далее. Прошел немного, встретилась ему старуха и стала милостыню просить; солдат и подал ей пятак. Прошел опять немного, смотрит, а та же старуха опять идет навстречу и просит милостыню; солдат подал другой пятак, а сам дивуется: как это старуха опять очутилась впереди? Смотрит, а старуха опять впереди и просит милостыню; солдат и третий пятак подал.
Прошел опять с версту. Смотрит, а старуха опять впереди и просит милостыню. Разозлился солдат, не стерпело ретивое, выдернул тесак да и хотел было раскроить ей голову, и только лишь замахнулся, старуха бросила к его ногам котомку я скрылась. Взял солдат котомку, посмотрел-посмотрел да и говорит:
— Куда мне с этой дрянью? У меня и своей довольно!
И хотел было уж бросить — вдруг, откуда ни возьмись, явились перед ним, как из земли, два молодца и говорят ему:
— Что вам угодно?
Солдат удивился и ничего не мог им сказать, а потом закричал:
— Что вам от меня надобно?
Один из них подошел поближе к служивому и говорит:
— Мы служители твои покорные, но слушаемся не тебя, а вот этой волшебной сумочки, и если тебе что нужно, приказывай.
Солдат думал, что все это ему грезится, протер глаза, решился попробовать да и говорит:
— Если ты говоришь правду, то я приказываю тебе, чтобы сейчас же была койка, стол, закуска и трубка с табаком!
Не успел солдат еще и кончить, а уж все и явилось, как будто с неба упало.
Выпил солдат, закусил, повалился на койку и закурил трубку.
Полежал он так довольно времени, потом махнул котомочкой и, когда явился молодец (служитель котомочки), солдат и говорит ему:
— А долго ли я буду здесь лежать на этой койке и курить табак?
— Сколько угодно, — сказал молодец.
— Ну так убери все, — сказал солдат и пошел дальше. Вот шел он после этого, близко ли, далеко ли, и пришел к вечеру в одну усадьбу, и тут славный барский дом. А барин в этом доме не жил, а жил в другом — в хорошем-то доме черти водились. Вот и стал солдат у мужиков спрашивать:
— Где барин живет?
А мужики и говорят:
— Да что тебе в нашем барине?
— Да ночевать бы надо попроситься!
— Ну, — говорят мужики, — только поди, так он уж отправит тебя чертям на обед!
— Ничего, — говорит солдат, — и с чертями разделаться можно. А скажите, где барин-то живет?
Мужики показали ему барский дом, и солдат пошел к нему и стал у него ночевать проситься. Барин и говорит:
— Пустить-то я, пожалуй, и пущу, да только у меня там не тихо!
— Ничего, — говорит солдат.
Вот барин и повел солдата в хороший дом, а как привел, солдат махнул своей волшебной сумочкой и, когда явился молодец, велел приготовить стол на двух человек. Не успел барин повернуться, а уж и явилось все. Барин, хоть и богат был, а такой закуски никогда еще у него не бывало! Стали они закусывать, а барин и украл золотую ложку. Кончили закуску, солдат махнул опять котомочкой и велел убрать все, а молодец говорит:
— Я не могу убрать — не все на столе. Солдат посмотрел да и говорит:
— Ты, барин, для чего ложку взял?
— Я не брал, — говорит барин.
Солдат обыскал барина, отдал ложку лакею, а сам и начал благодарить барина за ночлег, да так его изрядно помял, что барин со злости запер на замок все двери.
Солдат запер все окна и двери из других покоев, закрестил их и стал чертей дожидаться.
Около полуночи слышит, что кто-то у дверей пищит. Подождал еще солдат немного, и вдруг набралось столько нечистой силы и подняли такой крик, что хоть уши затыкай!
Один кричит:
— Напирай, напирай!
А другой кричит:
— Да куда напирать, коли крестов наставлено!.
. Солдат слушал, слушал, а у самого волосы дыбом встают, даром что не трусливого десятка был. Наконец и закричал:
— Да что вам тут от меня надо, босоногие?
— Пусти! — кричат ему из-за двери черти.
— Да на что я вас пущу сюда?
— Да так, пусти!
Солдат посмотрел кругом и увидел в углу мешок с гирями, взял мешок, вытряхнул гири да и говорит:
— А что, много ли вас, босоногих, войдет ко мне в мешок?
— Все войдем, — говорят ему из-за двери черти. Солдат наделал на мешке крестов углем, притворил немного двери да и говорит:
— Ну-ка, я посмотрю, правду ли вы говорили, что все войдете?
Черти все до одного залезли в мешок, солдат завязал его, перекрестил, взял двадцатифунтовую гирю да и давай по мешку бить. Бьет, бьет да и пощупает: мягко ли? Вот видит солдат, что наконец мягко стало, отворил окно, развязал мешок да и вытряхнул чертей вон. Смотрит, а черти все изуродованы, и никто с места не двигается.
Вот солдат как крикнет:
— А вы что тут, босоногие, разлеглись? Другой бани, что ли, дожидаетесь, а?
Черти все кое-как разбежались, а солдат и кричит им вдогонку:
— Еще придете сюда, так я вам не то еще задам!
Наутро пришли мужики и отворили двери, а солдат пришел к барину и говорит:
— Ну, барин, переходи теперь в тот дом и не бойся уж ничего, а мне за труды надо на дорогу дать!
Барин дал ему сколько-то денег, и солдат пошел себе дальше.
Вот шел и шел он так долгонько, и до дому уже недалеко осталось, всего три дня ходьбы! Вдруг повстречалась с ним старуха, такая худая да страшная, несет полную котомочку ножей, да пил, да разных топориков, а косой подпирается. Загородила она ему дорогу, а солдат не стерпел этого, выдернул тесак да и закричал:
— Что тебе надобно от меня, старая? Хочешь, тебе голову раскрою?
Смерть (это была она) и говорит:
— Я послана Господом взять у тебя душу!
Вздрогнуло солдатское сердце, упал он на колени да и говорит:
— Смилуйся, матушка смерть, дай мне сроку только три года; прослужил я королю свою долгую солдатскую службу и теперь иду с родными повидаться.
— Нет, — говорит смерть, — не видаться тебе с родными и не дам я тебе сроку три года.
— Дай хоть на три месяца.
— Не дам и на три недели.
— Дай хоть на три дня.
— Не дам тебе и на три минуты, — сказала смерть, махнула косой и уморила солдата.
Вот очутился солдат на том свете да и пошел было в рай, да его туда не пустили: недостоин, значит, был.
Пошел солдат из раю да и попал в ад, а тут прибежали к нему черти да и хотели было в огонь тащить, а солдат и говорит:
— Вам что надо от меня? Ах вы, босоногие, или позабыли уж барскую баню, а?
Черти все побежали от него, а сатана и кричит:
— Вы куда, детки, побежали-то?
— Ой, батька, — говорят ему чертенята, — ведь солдат-то тот здесь!
Как услыхал это сатана, да и сам побежал в огонь. Вот солдат походил, походил по аду — скучно ему стало; пошел в рай да и говорит Господу:
— Господи, куда ты меня пошлешь теперь? Раю я не заслужил, а в аду все черти от меня убежали; ходил я, ходил по аду, скучно стало, да и пошел к тебе, дай мне службу какую-либо!
Господь и говорит:
— Поди, служба, выпроси у Михаила-архангела ружье и стой на часах у райских дверей!
Пошел солдат к Михаилу-архангелу, выпросил у него ружье да и стал на часы к райским дверям. Вот стоял он так, долго ли, коротко ли, и видит, что идет смерть, и прямо в рай. Солдат загородил ей дорогу да и говорит:
— А тебе что надобно, старая? Пошла прочь! Господь без моего доклада никого не примет!
Смерть и говорит:
— Я пришла к Господу спросить, каких на этот год велит людей морить.
Солдат и говорит:
— Давно бы так, а то лезешь не спросясь, а разве не знаешь, что и я что-либо да значу здесь; на-ка ружье-то подержи, а я схожу спрошу.
Пришел служивый в рай, а Господь и говорит:
— Зачем ты, служба, пришел?
— Пришла смерть. Господи, и спрашивает: каких ты на следующий год велишь людей морить?
Господь и говорит:
— Пусть морит самых старых!
Пошел солдат назад да и думает «Самых старых велит Господь людей морить; а что, если у меня отец еще жив, ведь она его уморит, как и меня. Так ведь, пожалуй, я и не повидаюсь больше. Нет, старая, ты не дала мне вольготушки на три года, так поди-ка погрызи дубы!»
Пришел да и говорит смерти:
— Смерть, Господь велел тебе на этот раз не людей морить, а дубы грызть, такие дубы, которых старее нет!
Пошла смерть старые дубы грызть, а солдат взял у нее ружье и стал опять у райских дверей ходить. Прошел на белом свете год, смерть опять пришла спросить, каких на этот год велит ей Господь людей морить.
Солдат отдал ей ружье, а сам и пошел к Господу спросить, каких на этот год велит смерти людей морить. Господь велел морить самых матерых, а солдат опять и думает:
«А ведь у меня там есть еще братья да сестры и знакомых много, а смерть как уморит, так мне с ними и не повидаться больше! Нет, пусть же и другой год погрызет дубов, а там, быть может, нашего брата-солдата и миловать станет!»
Пришел да и послал смерть грызть самые ядреные, матерые дубы.
Прошел и другой год, пришла смерть на третий раз. Господь велел ей морить самых молодых, а солдат послал ее молодые дубы грызть.
Вот, так пришла смерть на четвертый раз, солдат и говорит: — Ну тебя, старую, поди, коли нужно, сама, а я не пойду: надоела!
Пошла смерть к Господу, а Господь и говорит ей:
— Что ты, смерть, худая такая стала?
— Да как худой-то не быть, целых три года дубы грызла, все зубы повыломала! А не знаю, за что ты, Господи, на меня так прогневался?
— Что ты, что ты, смерть, — говорит ей Господь, — с чего ты взяла это, что я посылал тебя дубы грызть?
— Да так мне солдат сказал, — говорит смерть.
— Солдат? Да как он смел это сделать?! Ангелы, подите-ка, приведите ко мне солдата!
Пошли ангелы и привели солдата, а Господь и говорит:
— С чего ты взял, солдат, что я велел смерти дубы грызть?
— Да мало ей, старой, этого! Я просил у ней вольготушки только на три года, а она не дала мне и три часа. Вот за это-то я и велел ей три года дубы грызть.
— Ну, так поди-ка теперь, — говорит Господь, — да откармливай-ка ее три года! Ангелы! Выведите его на белый свет!
Вывели ангелы солдата на белый свет, и очутился солдат на том самом месте, где уморила его смерть. Видит солдат какой-то мешок, взял он мешок да и говорит:
— Смерть! Садись в мешок!
Села смерть в мешок, а солдат взял еще палок да каменья положил туда, да как пошагал по-солдатски, а у смерти только косточки хрустят!
Смерть и говорит:
— Да что ты, служивый, потише!
— Вот еще, потише, еще чего скажешь, а по-моему так: сиди, коли посажена!
Вот шел он так два дня, а на третий пришел к свату-целовальнику да и говорит:
— Что, брат, дай выпить; все деньги прожил, а я тебе на днях занесу, вот тебе мой мешок, пусть у тебя полежит.
Целовальник взял у него мешок да и бросил под стойку. Пришел солдат домой; а отец еще жив. Обрадовался, а еще больше обрадовались родные. Вот жил так солдат и здорово и весело целый год.
Пришел солдат в тот кабак и стал спрашивать свой мешок, а целовальник едва и отыскал его. Вот солдат развязал мешок да и говорит:
— Смерть, жива ли ты?
— Ой, — говорит смерть, — едва не задохлась!
— Ну ладно, — говорит солдат. Открыл табакерку с табаком, понюхал да и чихнул. Смерть и говорит:
— Служивый, дай-ка мне!
Она все просила, что увидит у солдата.
Солдат и говорит:
— Да что, смерть, ведь тебе мало одной щепотки, а поди сядь в табакерку да и нюхай сколько захочешь; Только что смерть залезла в табакерку, солдат захлопнул да и носил ее целый год. Потом он опять отворил табакерку да и говорит:
— Что, смерть, нанюхалась?
— Ой, — говорит смерть, — тяжело!
— Ну, — говорит солдат, — пойдем, я теперь покормлю тебя!
Пришел он домой да и посадил ее за стол, а смерть ела да ела за семерых.
Рассердился солдат и говорит:
— Ишь, прорва, за семерых съела! Эдак тебя не наполнишь, куда я денусь с тобой, проклятая?
Посадил ее в мешок да и понес на кладбище; вырыл в сторонке яму да и закопал ее туда. Вот прошло три года, Господь вспомнил про смерть и послал ангелов ее отыскивать. Ходили, ходили ангелы по миру, отыскали солдата да и говорят ему:
— Куда ты, служивый, смерть-то девал?
— Куда девал? А в могилу зарыл!
— Да ведь Господь ее к себе требует, — говорят ангелы.
Пришел солдат на кладбище, разрыл яму, а смерть там уж чуть-чуть дышит. Взяли ангелы смерть и принесли ее к Господу, а он и говорит:
— Что ты, смерть, такая худая?
Смерть и рассказала Господу все, а он и говорит:
— Видно, тебе, смерть, от солдата не хлебы, подика кормись сама!
Пошла опять смерть по миру, да только того солдата больше не посмела морить.
Солдат и Смерть
Солдат и Смерть Русская народная легенда Афанасьева
Один солдат прослужил двадцать пять лет, а отставки ему нет как нет! Стал он думать да гадать: «Что такое значит? Прослужил я Богу и великому государю двадцать пять лет, в штрафах не бывал, а в отставку не пущают; дай пойду, куда глаза глядят!» Думал-думал и убежал.
Вот ходил он день, и другой, и третий, и повстречался с Господом. Господь его спрашивает: «Куда идешь, служба?» — «Господи! Прослужил я двадцать пять лет верою и правдою, вижу: отставки не дают — вот я и.убежал; иду теперь, куда глаза глядят!» — «Ну, коли ты прослужил двадцать пять лет верою и правдою, так ступай в рай — в царство небесное». Приходит солдат в рай, видит благодать неизреченную и думает себе: «Вот когда поживу-то! Ну, только ходил он, ходил по райским местам, подошел к святым отцам и спрашивает: «Не продаст ли кто табаку?» — «Какой, служба, табак! «Гут рай, царство небесное! «Солдат замолчал. Опять ходил он, ходил по райским местам, подошел в другой раз к святым отцам и спрашивает: «Не продают ли где близко вина?» — «Ах ты, служба-служба! Какое тут вино! Здесь рай, царство небесное!» — «Какой тут рай: ни табаку, ни вина!» — сказал солдат и ушел вон из раю.
Идет себе да идет, и попался опять навстречу Господу. «В какой,— говорит,— рай послал ты меня, Господи? Ни табаку, ни вина нет!» — «Ну, ступай по левую руку,— отвечает Господь,— там все есть!» Солдат повернулся налево и пустился в дорогу.
Бежит нечистая сила: «Что угодно, господин служба?» — «Погоди спрашивать; дай прежде место, тогда и разговаривай». Вот привели солдата в пекло. «А что табак есть?» — спрашивает он у нечистой силы. «Есть, служивой!» — «А вино есть?» — «И вино есть!» — «Подавай всего!» Подали ему нечистые трубку с табаком и полуштоф перцовки. Солдат пьет-гуляет, трубку покуривает, и радехонек стал: «Вот взаправду рай — так рай!» Да недолго нагулял солдат; стали его черти со всех сторон прижимать, тошно ему пришлось! Что делать? Пустился на выдумки, сделал сажень, настрогал колышков и давай мерить: отмерит сажень и вобьет колышек». Подскочил к нему черт: «Что ты, служба, делаешь?» — «Разве ты ослеп! Не видишь что ли? Хочу монастырь построить»». Как бросится черт к своему дедушке: «Погляди-тка, дедушка, солдат хочет у нас монастырь строить!» Дед вскочил и сам побежал к солдату: «Что,— говорит,— ты делаешь?» — «Разве не видишь? Хочу монастырь строить». Дед испугался и побежал прямо к Богу: «Господи! Какого солдата прислал ты в пекло: хочет монастырь у нас построить!» — «А мне что за дело! Зачем таких к себе при (ни) маете?» — «Господи! Возьми его оттедо-ва».
— «А как его взять-то! Сам пожелал».— «Ахти! завопил дед, что же нам бедным с ним делать?» — «Ступай, сдери с чертенка кожу и натяни барабан, да после выйди из пекла и бей тревогу: он сам уйдет!» Воротился дед, поймал чертенка, содрал с него кожу и натянул барабан. «Смотрите же,— наказывает чертям,— как выскочит солдат из пекла, сейчас запирайте ворота крепко-накрепко, а то, как бы опять сюда ни ворвался!» Вышел дед за ворота и забил тревогу; солдат как услыхал барабанный бой — пустился бежать из аду сломя голову, словно бешеной; всех чертей распугал, и выскочил за ворота. Только выскочил — ворота хлоп и заперлись крепко-накрепко. Солдат осмотрелся кругом: никого не видать и тревоги не слыхать; пошел назад и давай стучаться в пекло: «Отворяйте скорее! — кричит во все горло,— не то ворота сломаю!» — «Нет, брат, не сломаешь! — говорят черти.— Ступай себе, куда хочешь, а мы тебя не пустим; мы и так насилу тебя выжили!»
Повесил солдат голову и побрел, куда глаза глядят. Шел-шел, и повстречал Господа.
«Куда идешь, служба?» — «И сам не знаю!» — «Ну, куда я тебя дену? Послал в рай — не хорошо! Послал в ад — и там не ужился!» — «Господи, поставь меня у своих дверей на часах».— «Ну, становись». Стал солдат на часы. Вот пришла Смерть. «Куда идешь?» — спрашивает часовой. Смерть отвечает: «Иду к Господу за повелением, кого морить мне прикажет».— «Погоди, я пойду спрошу». Пошел и спрашивает-. «Господи! Смерть пришла; кого морить укажешь?» — «Скажи ей, чтоб три года морила самой старой люд». Солдат думает себе: «Эдак, пожалуй, она отца моего и мать уморит; ведь они старики». Вышел и говорит Смерти: «Ступай по лесам и три года точи самые старые дубы»». Заплакала Смерть: «За что Господь на меня прогневался? Посылает дубы точить!» И побрела по лесам, три года точила самые старые дубы; а как изошло время — воротилась опять к Богу за повелением. «Зачем притащилась?» — спрашивает солдат.— «За повелением, кого морить Господь прикажет».— «Погоди, я пойду спрошу». Опять пошел и спрашивает: «Господи! Смерть пришла; кого морить укажешь?» — «Скажи ей, чтоб три года морила молодой народ»»*.
Солдат думает себе: «Эдак, пожалуй, она братьев моих уморит!» Вышел и говорит Смерти: «Ступай опять по тем же лесам и целых три года точи молодые дубы»»; так Господь приказал!» — «За что это Господь на меня прогневался!» Заплакала Смерть и пошла по лесам, три года точила все молодые дубы, а как изошло время — идет к Богу, едва ноги тащит.
«Куда?» — спрашивает солдат.— «К Господу за повелением, кого морить прикажет».— «Погоди, я пойду спрошу». Опять пошел и спрашивает: «Господи! Смерть пришла; кого морить укажешь?» — «Скажи ей, чтоб три года младенцев морила». Солдат думает себе: «У моих братьев есть ребятки: эдак, пожалуй, она их уморит!» Вышел и говорит Смерти: «Ступай опять по тем же лесам и целых три года гложи самые малые дубки».— «За что Господь меня мучает!» — заплакала Смерть и пошла по лесам, три года глодала самые, что ни есть малые дубки; а как изошло время — идет опять к Богу, едва ноги передвигает. «Ну теперь хоть подерусь с солдатом, а сама дойду до Господа! За что так девять лет он меня наказывает?» Солдат увидал Смерть и окликает: «Куда идешь?» Смерть молчит, лезет на крьшьцо.
Солдат ухватил ее за шиворот, не пускает. И подняли они такой шум, что Господь услыхал и вышел: «Что такое?» Смерть упала в ноги: «Господи! За что на меня прогневался? Мучилась я целых девять лет: все по лесам таскалась, три года точила старые дубы, три года точила молодые дубы, а три года глодала самые малые дубки… еле ноги таскаю!» — «Это все ты!» — сказал Господь солдату. «Виноват, Господи!» — «Ну, ступай же за это, носи девять лет Смерть на закор-тышках!» (на плечах — см. Слов. Рос. Акад.).
Засела Смерть на солдата верхом. Солдат — делать нечего — повез ее на себе, вез-вез и уморился; вытащил рог с табаком и стал нюхать. Смерть увидала, что солдат нюхает, и говорит ему: «Служивой, дай и мне понюхать табачку».— «Вот-те на! Полезай в рожок, да и нюхай, сколько душе угодно».— «Ну, открой-ка свой рожок!» Солдат открыл, и только Смерть туда влезла — он в ту ж минуту закрыл рожок и заткнул его за голенище». Пришел опять на старое место и стал на часы. Увидал его Господь и спрашивает: «А Смерть где?» — «Со мною».
— «Где с тобою?»— «Вот здесь за голенищем».— «А ну, покажи!» — «Нет, Господи, не покажу, пока девять лет не выйдет; шутка ли ее носить на за-кортышках! Ведь она не легка!» — «Покаж, я тебя прощаю!» Солдат вытащил рожок и только открыл его — Смерть тотчас и села ему на плеча. «Слезай, коли не сумела ездить!» — сказал Господь. Смерть слезла. «Умори же теперь солдата!» — приказал ей Господь и пошел — куда знал.
«Ну, солдат! — говорит Смерть,— слышал, тебя Господь велел уморить!» — «Что ж? Надо когда-нибудь умирать! Дай только мне исправиться».— «Ну, исправься!» Солдат надел чистое белье и притащил гроб. «Готов?» — спрашивает Смерть.— «Совсем готов!» — «Ну, ложись в гроб!» Солдат лег спиной к верху. «Не так!» — говорит Смерть.— «А как же?» — спрашивает солдат и улегся на бок «Да все не так!» — «На тебя и умереть-то не угодишь!» — и улегся на другой бок «Ах, какой ты, право! Разве не видал, как умирают?» — «То-то и есть, что не видал!» — «Пусти, я тебе покажу». Солдат выскочил из гроба, а Смерть легла на его место.
Тут солдат ухватил крышку, накрыл поскорее гроб и наколотил на него железные обручи; как наколотил обручи — сейчас же поднял гроб на плеча и стащил в реку. Стащил в реку, воротился на прежнее место и стал на часы. Господь увидал его и спрашивает: «Где же Смерть?» — «Я пустил ее в реку». Господь глянул — а она далеко плывет по воде. Выпустил ее Господь на волю: «Что ж ты солдата не уморила?» — «Вишь, он какой хитрой! С ним ничего не сделаешь».— «Да ты с ним долго не разговаривай; пойди и умори его!» Смерть пошла и уморила солдата.
В. Жил да был один солдат, и зажился он долго на свете, попросту сказать — чужой век стал заедать. Сверстники его понемногу отправляются на тот свет, а солдат себе и ухом не ведет, знай себе таскается из города в город, из места в место. А по правде сказать-не солгать-. Смерть давно на него зубы точила. Вот приходит Смерть к Богу и просит у него позволение взять солдата: долго де зажился на свете, пора де ему и честь знать, пора и умирать! Позволил Бог Смерти взять солдата.
Смерть слетела с небес с такою радостью, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Остановилась у избушки солдата и стучится. «Кто тут?» — «Я».— «Кто ты?» — «Смерть».— «А! Зачем пожаловала? Я умирать-то не хочу». Смерть рассказала солдату все, как следует. «А! Если уж Бог велел, так другое дело! Против воли Божьей нельзя идти. Тащи гроб! Солдат на казенный счет всегда умирает. Ну, поворачивайся, беззубая!» Смерть притащила гроб и поставила посреди избы. «Ну, служивый, ложись; когда-нибудь надо же умирать».— «Не растабарывай! Знаю я вашего брата, не надуешь. Ложись-ка прежде сама»,— «Как сама?» — «Да так. Я без артикула ничего не привык делать; что начальство покажет: фрунт, что ли там, аль другое что, то и делаешь. Уж так привык, сударка моя! Не переучиваться же мне: старенек стал!» Смерть поморщилась и полезла в гроб. Только что расположилась она в гробу, как следует, солдат возьми да и нахлопни гроб-то крышкой, завязал веревкой и бросил в море. И долго, долго носилась Смерть по волнам, пока не разбило бурей гроба, в котором она лежала.
Первым делом Смерти, как только она получила свободу, опять была просьба к Богу, чтоб позволил ей взять солдата. Бог дал позволение. Снова пришла Смерть к солдатской избушке и стучится в двери. Солдат узнал свою прежнюю гостью, и спрашивает: «Что нужно?» — «Да я за тобой, дружище! Теперь не вывернешься».— «А врешь, старая чертовка! Не верю я тебе. Пойдем вместе к Богу».— «Пойдем».— «Подожди, мундир натяну». Отправились в путь. Дошли до Бога. Смерть хотела было идти вперед, да солдат не пустил: «Ну, куда ты лезешь? Как смеешь ты без мундира… идти? Я пойду вперед, а ты жди!» Вот воротился солдат от Бога. «Что, служивый, правду я сказала?» — спрашивает Смерть.— «Врешь, солгала немного. Бог велел тебе прежде еще леса подстригать да горы ровнять, а потом и за меня приниматься». И солдат отправился на зимние квартиры вольным шагом, а Смерть осталась в страшном горе. Шутка ли! Разве мала работа — леса подстригать да горы ровнять? И много, много лет трудилась Смерть за этой работой, а солдат жил себе да жил.
Наконец и в третий раз пришла за солдатом Смерть, и нечем ему было отговориться: пошел солдат в ад. Пришел и видит, что народу многое множество. Он то толчком, то бочком, а где и ружье наперевес, и добрался до самого сатаны. Посмотрел на сатану и побрел искать в аду уголка, где бы ему расположиться. Вот и нашел; тотчас наколотил в стену гвоздей, развесил амуницию и закурил трубку. Не стало в аду прохода от солдатика; не пускает никого мимо своего добра: «Не ходить! Вишь, казенные вещи лежат, а ты, может, на руку нечист. Здесь всякого народу много!» Велят ему черти воду носить, а солдат говорит: «Я двадцать пять лет Богу и великому государю служил, да воды не носил, а вы с чего это вздумали… Убирайтесь-ка к своему дедушке!» Не стало чертям житья от солдата; хоть бы выжить его из ада, так не идет. «Мне,— говорит,— и здесь хорошо!» Вот черти и придумали штуку, натянули свиную кожу и только улегся солдат спать — как забили тревогу. Солдат вскочил да бежать, а черти сейчас за ним двери и притворили, да так себе обрадовались, что надули солдата!.
. И с той поры таскался солдат из города в город, и долго еще жил на белом свете, да вот как-то на прошлой неделе только помер. (Записана в Нижнем Новгороде)
(Все заимствованы из собрания В. И.Даля.)
«Лица американских погибших во Вьетнаме», журнал LIFE, июнь 1969 г.
Автор: Бен Косгроув
это усилило переоценку ценностей нации 45 лет назад. На обложке было изображение молодого человека и 11 резких слов: «Лица американских погибших во Вьетнаме: плата за одну неделю». Внутри, на 10 траурных страницах, LIFE опубликовал фотографию за картинкой и имя за именем 242 молодых людей, убитых за семь дней на другом конце света «в связи с конфликтом во Вьетнаме».
Ни для кого не было сюрпризом, что реакция публики была немедленной и интуитивной. Некоторые читатели выразили удивление в свете тысяч американских смертей, понесенных в войне, конца которой не видно, что LIFE потребовалось так много времени, чтобы создать что-то столь драматичное и резкое, как «One Week’s Toll».
Другие были возмущены тем, что журнал, по мнению одного из читателей, «поддерживает антивоенных демонстрантов, предателей этой страны». Третьи, возможно, подавляющее большинство были тихо и безутешно опустошены.
Здесь LIFE.com переиздает каждую фотографию и каждое имя, которые изначально фигурировали в этой необычной статье 1969 года. Ниже приводится полный текст, который не только сопровождал портреты убитых, но и объяснял, почему LIFE решил опубликовать «One Week’s Dead» именно тогда и в такой манере.
От 27 июня 1969 г., номер журнала LIFE:
Лица, показанные на следующих страницах, — это лица американских мужчин, убитых, по словам официального объявления об их гибели, «в связи с конфликтом во Вьетнаме». Имена, 242 из них, были обнародованы с 28 мая по 3 июня [19].69], период, не имеющий особого значения, за исключением того, что он включает в себя День памяти. Количество погибших является средним для любого семидневного периода на этом этапе войны.
В этой статье речь не идет о мертвых. Мы не можем точно сказать, что они думали о политических течениях, увлекавших их по всему миру. Из писем некоторых можно сказать, что они твердо чувствовали, что должны быть во Вьетнаме, что они очень сочувствовали вьетнамскому народу и были потрясены его огромными страданиями. Некоторые добровольно продлили срок боевой службы; некоторые отчаянно пытались вернуться домой. Их семьи предоставили большую часть этих фотографий, и многие из них выразили собственное мнение о том, что их сыновья и мужья погибли за необходимое дело. Тем не менее, в то время, когда количество американцев, убитых в этой войне — 36 000 — хотя и намного меньше, чем потери Вьетнама, превышает количество погибших в Корейской войне, когда нация продолжает неделю за неделей быть ошеломленной трехзначной статистикой, которая переводится как прямая тоска в сотнях домов по всей стране, мы должны остановиться, чтобы посмотреть в лица. Мы не должны знать, сколько, мы должны знать, кто.
Лица умерших за неделю, неизвестных, кроме родственников и друзей, внезапно узнаются всеми в этой галерее молодых американских глаз. Вот некоторые отзывы читателей, опубликованные в номере журнала LIFE от 18 августа 1969 года, в котором весь раздел «Письма» журнала был посвящен отзывам на «One Week’s Dead»:
«Ваша история была самым красноречивым и осмысленным заявлением о расточительности и глупости войны, которое я когда-либо читал». От читателя в Калифорнии
«Конечно, эти трагические молодые люди намного превосходили внешнюю политику, которую они были призваны защищать». От капитана морской пехоты США (в отставке)
«Я чувствую, что вы поддерживаете антивоенных демонстрантов, предателей этой страны. Вы помогаете им и поэтому принадлежите к этой группе». От читателя в Техасе
«Я оплакивал тех южных чернокожих солдат. За что они погибли? Лачуги из дегтярной бумаги, недоедание, безработица и деградация?» От читателя из Огайо
«Глядя на фотографии, я был потрясен, увидев улыбающееся лицо человека, которого я когда-то знал.
«Мне казалось, что я смотрю в глаза 11 солдатам из моего взвода, которые были убиты, сражаясь по причине, которую они не могли понять». От второго лейтенанта морской пехоты из Нью-Джерси, который командовал стрелковым взводом во Вьетнаме
Ему было всего 19лет. Наверное, я никогда не понимал, что 19-летние должны умереть». От читателя в ГрузииСолдат Второй мировой войны описывает фотографии, раскрывающие «безумие войны»
- Когда Тони Ваккаро напал на Омаха-Бич через несколько дней после дня «Д», он нес камеру вместе со своей винтовкой.
- Ваккаро самостоятельно задокументировал войну, сражаясь во Франции и в Германии в качестве пехотинца.
- «Я вижу смерть», — вспоминал Ваккаро в интервью в своей студии. «Смерть, которой не должно быть».
Спасибо за регистрацию!
Получайте доступ к своим любимым темам в персонализированной ленте, пока вы в пути.
Микелантонио «Тони» Ваккаро хотел служить своей стране с камерой во время Второй мировой войны, поэтому он попытался вступить в Корпус связи армии США. Но по правилам дяди Сэма 20-летний призывник был слишком молод для этого отделения.
Итак, Ваккаро, осиротевший сын итальянских иммигрантов, стал рядовым первого класса 83-й пехотной дивизии. К июню 1944 года, через несколько дней после того, как первая волна из 156 000 солдат союзников высадилась на пляжах Нормандии, Ваккаро высадился на пляже Омаха, где он увидел ряды мертвых солдат на песке.
Ваккаро был вооружен винтовкой M1. Он также взял с собой свою личную камеру: относительно компактный Argus C3, который он купил подержанным за 47,50 долларов и полюбил использовать, когда учился в старшей школе в Нью-Йорке.
Помимо сражений на передовой во время битвы за Нормандию и последующего наступления союзников, Ваккаро фотографировал то, что видел. По ночам он проявлял рулоны пленки, смешивая химикаты в шлемах, одолженных у однополчан. Он вешал мокрые негативы на ветки деревьев, чтобы они высохли, а затем носил их с собой.
Когда у него было достаточно, чтобы заполнить посылку, он обычно отправлял их домой своим сестрам в США для сохранности и гарантии того, что изображения выживут, даже если он этого не сделает.
С 1944 по 1945 год он путешествовал по Франции, Бельгии, Люксембургу и Германии.
По пути он сделал фотографии, которые были в состоянии сделать немногие другие — даже фотографы прессы и войск связи: последний шаг однополчанина перед тем, как шрапнель пронзила его, ликующий поцелуй между солдатом и молодой француженкой. в только что освобожденном городе, и множество вызывающих бурление портретов разграбленных трупов, которые до сих пор не дают ему покоя.
За 272 дня войны сделал тысячи фотографий.
После победы союзников он почувствовал тошноту и слабость от увиденного опустошения. Он не был готов вернуться в США. И он больше никогда не хотел снимать вооруженный конфликт.
Он купил джип и путешествовал со своей камерой, в конечном итоге фотографируя более яркие моменты, такие как реконструкция Европы и красота жизни известных художников и обычных людей.
Ваккаро стал известным фотографом моды и культуры. Он путешествовал по миру, снимая для таких журналов, как Look и Life, и делая портреты крупных шишек, включая Джона Ф. Кеннеди, Пабло Пикассо, Фрэнка Ллойда Райта, Джорджию О’Киф и многих других.
Прошло полвека, прежде чем Ваккаро начал публиковать большую часть своих сохранившихся фотографий военного времени. Сохранившиеся изображения были широко распространены, в том числе в документальном фильме HBO 2016 года «Underfire: The Untold Story of PFC. Tony Vaccaro», в котором Ваккаро пересматривает историю, в которой ему пришлось нарушать армейские правила, чтобы вести хронику.
Ваккаро, которому сейчас 98 лет, прошлой весной пережил приступ COVID-19, из-за которого он попал в больницу.
Он продолжает бродить по окрестностям, фотографируя обычных людей и продавая фотографии через галерею фотографии Монро. В своей студии в Квинсе, Нью-Йорк, спустя более семи десятилетий после Второй мировой войны, он закрывает глаза и думает о жестокости, которую он задокументировал, будучи пехотинцем.
«Я вижу смерть», — сказал Ваккаро Insider. «Смерть, которой не должно быть».
Ниже он описывает шесть своих фотографий, которые, по его словам, запечатлели «безумие войны».
«Белая смерть»
Тони Ваккаро / Студия Тони ВаккароНедалеко от Оттре, Бельгия, январь 1945 г.
Ваккаро проявил рулон с этим изображением, находясь в отпуске в 1945 г. Он помнит, что сначала назвал эту фотографию «Смерть в снегу», а позже решил, что «Белая смерть» была более «элегантной». «и подходящее имя в честь Pvt. Служение и жертва Генри Танненбаума. Танненбаум погиб в бою 11 января 19 г.45, во время битвы за Арденну.
«Когда я впервые сделал эту фотографию солдата, мертвого в снегу, я не знал, кто он такой. Что я делал, так это счищал снег и искал его правую руку, потому что в те дни [на] правой руке мы несли наши жетоны. Это был рядовой Генри Ирвинг Танненбаум. Он был одним из солдат, которые там сражались, как и я.
Мы сражались в снегу. Он умер в снегу. Он был моим другом. Я знал у него был сын… Много лет спустя мне позвонил его сын».
‘Gott Mit Uns’
Тони Ваккаро / Студия Тони ВаккароХюртгенский лес, Германия, 1944 г.
Обгоревшее тело немецкого танкиста через объектив Ваккаро.
«Он горит. Это была линия фронта. Его запах. Мы подбили его немецкий танк. Мы подбили его, и он выпрыгнул оттуда и упал замертво перед нами. Он был пилотом этого танка. Похожие возраст [мне]. Вот он ушел… Но [перед фотографией] я слышал, как он кричал: «Muter, muter». Он звал свою мать».
«Я укрылся [лёг рядом с ним] и прочитал на пряжке его ремня: «Gott mit uns». … Это означает «Бог с нами». [До войны] я видел людей, которые умирают и идут в церковь, а из церкви идут на кладбище, как мой отец, когда мне было четыре года.
Это была другая смерть».
«Последние шаги Джека Роуза»
Тони Ваккаро / Студия Тони ВаккароОттре, Бельгия, 11 января 1945 г. 1-й класс Джек Роуз из 83-й пехотной дивизии, все еще в вертикальном положении, сразу после того, как шрапнель от разрыва миномета разорвала ему позвоночник. Взрыв, видимый между Роуз и забором, отбросил Ваккаро на много футов назад. 23-летняя Роуз погибла в бою.
«Это был Джек Роуз. Последний шаг. Я фотографировал его, когда этот снаряд прилетел и взорвался. Он погиб там, в деревне… Снаряд мог попасть и ко мне. Мне повезло.»
‘Рейнландская битва’
Тони Ваккаро / Студия Тони Ваккаро Недалеко от Вальтерниенбурга, Германия, апрель 1945 г.
Ваккаро говорит, что полосы на некоторых его военных фотографиях возникают из-за изнурительных условий, в которых он находился — у него не было времени должным образом обрабатывать и хранить свои боевые работы — и, возможно, из-за воды. повреждения из-за наводнения в офисе, где после войны хранились изображения.
«Мы шли вперед, когда в спину влетел снаряд и взорвался. Это была Рейнская битва. Я был в дыре, когда миномет взорвался. Я поднял руку с камерой над дырой, чтобы поймать эту картину.Если этот снаряд пролетел 20 ярдов, я был с этими двумя [солдаты видны на картинке], и моя дыра была здесь, и если снаряд пролетел [где были два солдата или где был Ваккаро], я сегодня бы здесь не разговаривал».
‘Семья возвращается домой’
Тони Ваккаро / Студия Тони Ваккаро Хюртген-Форест, Германия, январь 1945 г.
Когда Ваккаро встретил мертвого немецкого солдата, оказалось, что другие американские солдаты уже забрали его ценности.
«Это человек, которого мы убили на передовой [в боях]… Вот и все. Семья дома. Мертвый немецкий солдат с фотографиями своей семьи, которые он нес.. Конечно, у меня были и фотографии моей семьи. … Это напоминает мне о трагедии человечества. Он не немец. Он человек».
«Мы просто должны перестать использовать «Я итальянец. Я француз. Я испанец. Я немец». Это то, что делает нас врагами друг другу. Мы все люди.0014 В Испания. В Германия. Это ужасная ошибка, которую совершил человек. Мы люди. И больше ничего.»
‘Побежденный солдат’
Тони Ваккаро / Студия Тони Ваккаро Франкфурт, Германия, 19 марта47.